Великий океан - Страница 92

— Мы ехали с Луисом ночью, — объяснила Консепсия, слегка покраснев и нахмурясь.

Резанов только сейчас разглядел, что лицо девушки осунулось, запали глаза, а обычно гладко причесанные волосы небрежно связаны на затылке.

— Конча, — сказал он с упреком. — Зачем вы себя так измучили?

Она не ответила.

— Вы ездили ради меня? — догадался Резанов.

— Да.

— Конча!..

Но Консепсия взяла его за руку, подвела к перилам.

— Губернатор оставил отряд в Санта-Клара… — сказала она шепотом. — Так было ему приказано. Я проверила это сама… На случай войны. И монахи, не везут хлеб потому, что ждут, чтобы ваши товары достались им даром. Все миссии оповещены кем-то из своих…

Новость была необычайно важной, но она не удивила Резанова. Он догадывался еще при прощании с губернатором, что тот чего-то не договаривает, что молчание миссионеров после так жадно выраженного желания начать торговлю — неспроста, что слухи о возможной войне смутили даже доброжелателей. И он вдруг почувствовал себя уверенно и спокойно. Боятся они, а не он — в этом его преимущество.

— Ваш отец тоже знает об этом?

— Нет. Крестный ему ничего не сказал.

— Хорошо… — немного подумав, заявил Резанов. — Я сам поеду к миссионерам.

— Нет! Теперь не надо! — девушка решительно покачала головой. — Я послала Луиса в ранчо моей матери, чтобы оттуда везли хлеб, какой есть в имении. Я тоже побывала в трех ранчо. У вас будет хлеба сколько нужно, и… Я не боюсь, что станут говорить об этом!

Последние слова Конча сказала громко, почти с вызовом, но Резанов видел, что глаза ее грустны. Она отдавала ему все, даже свое доброе имя…

* * *

Из последующего письма Резанова:

«…Вот, друг мой, и моя исповедь частных приключений. Отнюдь не из корысти или необдуманной страсти сделал я предложение Консепсии, а по искренней привязанности к благородному сердцу юной донны Аргуэлло. Предвижу я толки и, может, усмешку столичных друзей, что-де, мол, Резанов женится на испанке, дабы споспешествовать дипломатической карьере, а я, ей-богу, не думаю о ней и ем хлеб государя не за чины и награды. И ежели судьбе угодно будет окончание сего романа, я, быть может, действительно сделаю пользу Отечеству и обрету счастье на остаток жизни моей… После объяснения с Консепсией и синьором Аргуэлло я утром переехал на «Юнону». Того требовал формалитет, а дела на корабле — неотступного моего присмотра. Из миссии уже начали ставить хлеб, команда приободрилась, монахи в благодарность за клавикорды пригнали пару лучших быков. Однако ж я не имел спокойствия и каждый час ждал гонца. А в президии меж тем переполох случился немалый. Дон Аргуэлло не дал мне окончательного ответа, боясь видеть свою дочь замужем за «еретиком». Он приказал заложить коляску и вместе с доньей Игнасией и Кончей направился в монастырь, надеясь, что монахи сумеют отговорить Консепсию. Но бедная Конча не поддалась на их уговоры, а падре Уриа сказал, что, коль скоро ни одна сторона не станет менять религии, можно согласиться на смешанный брак. Консепсия останется католичкой, я православным, а дети — падре подумал и о детях — по уговору. Только на такой брак потребуется разрешение самого папы и испанского короля.

— Не препятствуйте девочке, дон Жозе, — заявил давнему своему другу падре Уриа. — Мне тоже трудно будет не видеть ее, но Христос и святая Мария благословят этот брак. Может быть, он даст счастье не только вашей дочери, но и мир и спокойствие на всем нашем берегу.

Узнав про сии слова, я еще раз подивился прозорливости и уму старого монаха, неоднократные высказывания коего столь разнились от глупых и недалеких мыслей его важных соотечественников.

В тот же день дон Жозе де Аргуэлло прибыл ко мне на «Юнону». Старый комендант еще более высох и потемнел, однако же держался прямо. Сняв шляпу и с отменной церемонностью поблагодарив за салют, коий приказал дать Хвостов в честь коменданта, дон Жозе проследовал за мной в каюту.

— Мое семейство и я признательны вам за честь, синьор Резанов, — сказал он не садясь. — Пусть будет так!

Суровость покинула его, он перекрестился, а потом заявил, что мне надобно хлопотать дозволение Рима и его католического величества короля Испании. Тогда ж приметил я, что руки у него трясутся…

Вот, сударь мой, и начало моего романа. Завтра будет обручение, а там я снова пущусь в дальний путь и вернусь сюда через Мадрид и Мексику, и ежели не остановит судьба, могу извлечь новую для соотчичей пользу личным обозрением внутренней Новой Испании и, ознакомясь с Вице-Роем, попытать открытия гаваней для судов компании на сих берегах Америки… Ежели б ранее мыслило правительство о сей части света, ежели б уважали как должно, ежели б беспрерывно следовало прозорливым видам Петра Великого, при малых тогдашних способах Берингову экспедицию для чего-нибудь начертавшего, то утвердительно можно сказать, что Новая Калифорния никогда б не была гишпанскою принадлежностью, ибо с 1760 года только обратили они внимание свое и предприимчивостью одних миссионеров сей лучший кряж земли навсегда себе упрочили. Теперь остается еще не занятый никем интервал, столько же выгодный и нужный нам, и там можно, обласкав диких и живя с ними в дружбе, развести свое хлебопашество и скотоводство. Ежели и его пропустим, то что скажет потомство? Я искренне хочу думать, что будет лучшее. Чужого мы никогда не брали, а своим поступаться и нам не след. Широкому сердцу потребен и широкий путь…»

Обручение состоялось в церкви президии. Дон Аргуэлло хотел сохранить его в тайне, словно все еще на что-то надеялся. Торжественно звучали слова молитвы, прочитанные старым священником.