Великий океан - Страница 72

— Мария-Консепсия, — сказала донья Игнасия с гордостью и, как показалось, со скрытым облегчением. Значит, строптивица успела переодеться и не укатила в миссию, как грозилась сделать!

Но об этом приезжие ничего не знали.

Вскоре донья Игнасия ушла приготовить шоколад, Луис оживленно показывал Лансдорфу и Давыдову саблю чуть ли не самого Кортеса, не замечая, что гостям больше хотелось смотреть на сестру, чем на саблю, монах беседовал с Резановым. Лишь девушка молча расставляла на столе чашки.

— Вы часто бывали в разных странах, синьор? — спросила она вдруг Резанова, когда монах вышел из комнаты и Николай Петрович на время остался один.

Конча сказала это и покраснела. Ей в первый раз приходилось выполнять роль хозяйки в присутствии такого знатного гостя.

Резанов, давно уже с любопытством наблюдавший за ней, улыбнулся и наклонил голову.

— Когда я была маленькой… — продолжала девушка, увлекшись и присаживаясь на диван, — мне казалось, что наша президия стоит на краю земли и дальше за морем начинается рай. Один раз я подговорила Луиса, и мы хотели поехать туда на лодке, но Гервасио рассказал обо всем отцу… Так я и не доехала до рая… Простите, синьор… — сказала она, снова краснея, и поднялась. Только сейчас она заметила, что монах вернулся и внимательно ее слушает. — Я помешала вашей беседе.

В длинном закрытом платье она выглядела совсем взрослой, тяжелые волосы оттягивали назад маленькую голову.

Досадуя на свою неловкость, девушка отошла к столу.

— Вы много видели, синьор посол, а я прожил свой век среди пустыни, и единственная земная отрада — этот дом, — сказал монах.

Падре Уриа скромничал. Он побывал не в одной стране, долго жил в Риме, лично знал папу, служил обедню в королевской капелле старой андалузской столицы Кордовы. Следил за событиями в Европе, интересовался Наполеоном и царем Александром, многое слышал о русских колониях на Аляске, в особенности о правителе их Баранове.

За столом сидели долго. Донья Игнасия рассказывала о детях, о первых годах жизни в этом краю. Вспоминая, она вздыхала и улыбалась и выглядела помолодевшей лет на десять. Луис с восторгом глядел на мать, а Конча тихонько обрывала листочки с виноградной лозы, просунувшейся в окно, и молчала. Зато как только начал рассказывать Резанов, девушка не пропустила ни одного слова. Она сидела спокойная по виду и сдержанная, но Резанов замечал, как бледнели и вспыхивали ее щеки.

Он рассказал про Санкт-Петербург, про двор царя, широкую, как залив, Неву, дворцы, над сооружением которых трудились лучшие зодчие, о необъятных просторах своей страны, простирающейся до Америки, о колониях на Ситхе, где одинокий старый правитель сам бьет зорю в своей крепости, и имя его известно во всех портах Тихого океана, о русских людях, переплывающих моря.

Когда же он описал бедствия «Юноны», Консепсия поднялась и быстро вышла из комнаты.

Вскоре после ее ухода Резанов тоже поднялся. Визит и так затянулся. Он легкой шуткой закончил рассказ и, поблагодарив семью Аргуэлло, стал прощаться. С шумом поднялись Давыдов и Лансдорф. Им порядком надоело сидеть за столом. Лансдорф хотел спать, а мичман торопился рассказать Хвостову про все смешное, что видел в испанской крепости. И подразнить приятеля знакомством с необыкновенной красавицей.

Прощаясь, Николай Петрович сказал о главной цели своего посещения. Он попросил провизии для команды и разрешения остаться на несколько дней в гавани, пока приведут в порядок судно. Тогда он сможет отправиться в Монтерей. Он отложил разговор об этом умышленно, чтобы не показать его исключительную важность.

Луис сказал, что все будет сделано и что кораблю незачем торопиться. Бумаги в Монтерей он сегодня же отправит нарочным.

Донья Игнасия и монах просили русских синьоров не торопиться. Несмотря на невыносимую жару, синьора вышла на крыльцо проводить гостей.

А во дворе Резанова и его спутников ожидал сюрприз. Несколько солдат и служителей, изнемогая от зноя, уже грузили в скрипучую телегу мешки с мукой, овощами, кур, живую свинью. Это была провизия для «Юноны».

— Кто вам сказал? — спросил озадаченный дон Луис одного из солдат.

— Синьорита, — ответил солдат.

Молодой комендант засмеялся, махнул рукой.

— Консепсия!.. Конча!.. — крикнул он. — Синьоры уже уезжают!

Но девушка не отозвалась.

Глава третья

…Стреляла пушка. Эхо гудело в горах, медленно уплывал дым. Несколько байдар шли к берегу, теряясь в дожде между лесистыми островками. На последней уходил Баранов, проводивший «Юнону» в далекое странствие. В меховом картузе, невысокий и сутулый, правитель российских колоний долго глядел вслед кораблю. Потом повернулся к берегу.

Было сыро и холодно, низкие тучи закрыли вершину горы, моросящая пелена оседала на скалы, на первые венцы крепости Ново-Архангельской — столицы далеких земель. Сотни людей с надеждой следили за уходящим судном…

Таким запомнился день отхода из Ситхи…

Резанов отложил перо. Негромко плескалась за бортом волна, изредка скрипела обшивка. Светлый зайчик, отбрасываемый стеклом иллюминатора, дрожал на стене каюты. Стоял полуденный час; на корабле, кроме вахтенных матросов, все отдыхали, укрывшись от зноя.

Но Резанов не ложился. Широкоплечий, в одной рубахе, он сидел у стола и на четвертушках тонкой японской бумаги писал в Санкт-Петербург письмо. Уже третье и этом новом 1806 году. Последний раз писал из Ново-Архангельска, куда прибыл сразу же после безрезультатного посольства к японскому императору. Корабли кругосветной экспедиции ушли домой, он остался в колониях выполнить второе поручение — ознакомиться с делами Российско-американской компании — настоящего хозяина Аляски.