Великий океан - Страница 127

127

Вместе с копией прошения царю акционеры прислали и копию договора, заключенного с новой торговой компанией, созданной американцами у устья реки Колумбии. Бостонские купцы выходили на Тихий океан, вбивали клин между Ново-Архангельском и Россом. Так они займут и Калифорнию и Аляску, а министры все еще будут толковать о «недоразумениях».

Баранов устало положил бумаги на крышку бюро. Непрозорливость и равнодушие! Кровью и потом политые места, обысканные российскими мореходцами, труд и просвещение, слава родной земли — что им, санкт-петербургским чиновникам и бобролюбцам! Они, наверное, не очень тужили, когда и Москва горела, когда русское сердце обливалось кровью, когда он сам и сотни промышленных ожидали известий из России. Ничего им этого не нужно!.. Сегодня прибыл бостонский корабль. Шкипер Джиль теперь служит Колумбийской компании. Американские купцы торопятся к чужому добру…

Надо было бы ему самому пожаловаться в Вашингтон.

В зальце стало светлее. Утреннее солнце обновило золотые рамы картин, висевшие на бревенчатых стенах, засияло на начищенном Серафимой ободке большого глобуса, отразилось в стеклах двух книжных шкафов.

Баранов по-прежнему жил один. Много лет назад, на Кадьяке, для укрепления связей с береговыми индейцами, женился он на дочери кенайского вождя. Вождь был крещен монахами, получил имя Григория, в честь Шелехова, дочь названа Анной.

Баранов оформил брак. Но Анна Григорьевна — «княгиня Кенайская» — не хотела покидать своего народа, осталась на Кадьяке. Сын ее и Баранова — Антипатр и дочь Ирина жили с ней. Они учились в школе, учрежденной еще Резановым. Мальчик стремился стать моряком, плавал на кораблях, девочка была любимицей всего побережья.

Летом они гостили у отца. Крепость оживала от веселой суматохи, беготни Ирины, приводившей десяток индейских детей, от беспрестанных исчезновений Антипатра на алеутских байдарках. Потом дети подросли, Антипатр уходил в море со знакомыми корабельщиками, Ирина сама занялась Кадьякской школой.

Баранов очень любил и сына и дочь, скучал, когда их долго не было. Но постоянные заботы, дела и привычка к одиночеству мешали ему проникнуть в их душевный мир. Он хотел сделать для них все, что было в его силах, однако, что именно — не знал.

Долгие годы привязанности к крестнику Павлу, выросшему на его руках, надежды, связанные с ним, ужасная смерть юноши от руки предателя, задумавшего учинить бунт и захватить колонии в свои руки, — сказались тоже. Он словно боялся раскрыть свое сердце…

Баранов сложил бумаги, прошелся по комнате. В черном длинном сюртуке он казался еще ниже, остатки седых волос превратились в белые, обрамляли лысую голову. Но ясные немигающие глаза смотрели из-под бровей все так же остро и внимательно, словно их не коснулось время. Шестьдесят девять лет прожил он на свете, из них половину в далеких краях. Похоронены сверстники, а планы не завершены, годы трудов и борьбы дали только побеги, ростки не стали еще деревьями. Многое было впереди, может быть, самое трудное…

Под окном послышался стук ружейных прикладов, голоса. Сменялись караульщики. Крепость жила по военному артикулу, промышленные несли гарнизонную службу ретивей солдат. По-прежнему каждое утро правитель сам бил в колокол, поставленный на площади, — возвещал наступление дня. По-прежнему обходил караулы, поднимался на палисад к пушкарям. Открытой войны не было, но Котлеан держал поблизости воинов, вооруженных английскими ружьями. Каждый чужеземный корабль мог оказаться неприятельским.

Баранов ходил и ходил по залу. И этот корабль, швартующийся сейчас в гавани, наверное, охотно разрядил бы свои пушки по русскому форту, вместо того, чтобы притворяться другом!

Больше всего беспокоил форт Росс. Письма испанского губернатора, пересылаемые Кусковым, были вежливы, но содержали всегда одну и ту же ссылку на невозможность торговли без разрешения вице-роя и короля, ссылку на запрос мексиканского двора о заселении русскими берегов Бодего.

Были еще вести, полученные через индейцев, о многочисленных партиях переселенцев, движущихся на далекий Запад. Сотни американских бродяг, темных дельцов и разного люда, покинув города, тащились на волах и пешком через горы, пустыни и прерии, поджигая леса, преодолевая реки, к берегам другого океана, чтобы захватить земли вольных индейцев, стреляя их, как диких зверей. Большинство переселенцев двигалось в Калифорнию. Правительство Соединенных Областей поощряло их деяния.

Беспокоил Круль. Корабль, разбившийся у Сандвичевых островов, — прямой убыток компании, но торговый убыток покрывался другими барышами. Непоправимый убыток всему делу, ежели Круль не поладит с Томеа-Меа. От отставного лекаря давно не было никаких вестей… Только нехватка в людях заставила остановить выбор на Круле. Жив был бы Павел — не так обернулись бы иные дела.

О Павле он запретил себе думать. Прошло два года, пройдут еще — боль не изгладится никогда. Приемный сын был больше чем сыном, он воплощал в себе будущее…

Правитель вернулся к бюро, сложил бумаги, опустил крышку. Затем позвал Серафиму. Кроме домоправительницы, прислуги у него не было. Он все делал сам и не любил никого тревожить.

— Покличь Николку, Серафима, — сказал Баранов, когда женщина вошла в горницу и остановилась у порога. Высокая, широкогрудая, с суровым, когда-то красивым лицом, повязанная черным платком, она была похожа на монахиню. — Скажи, чтоб немедля бежал сюда. Он в школе. Карту Нортонова залива они там чертят. А ежели встретишь корабельщиков, пускай тож идут сюда.

127